Александр Збруев 1983 г.
Фото: РИА НОВОСТИ
«Написано все было фантастическим стилем, очень точно, эмоционально. Все про меня и для меня. Я поразился — человек сумел выразить словами чувство, можно сказать, совершил невозможное. Ну как объяснить, что такое любовь? А вот этой женщине удалось…» — рассказывает Александр Збруев
— Александр Викторович, у вас огромное количество поклонников. Я знаю, вам до сих пор письма пишут, в любви признаются. Наверняка есть такие послания, которые невозможно забыть.
— После съемок в фильме «Мой младший брат» письма чемоданами стали приходить. Мама была рада, что из меня вышел толк. Она на некоторые письма сама отвечала. Иногда просила меня ответить, но я не соглашался. Правда, было одно исключение. Как-то я получил признание в любви — целую исписанную тетрадку — от женщины из тюрьмы… Меня тогда это поразило. Пример просто приведу, и вы поймете, почему это все так серьезно. Я играл роль в картине «Шизофрения» с Абдуловым, и с нами снимался человек из «органов». Однажды он принес на площадку довольно большие иконы Христа и Божьей Mатери. Я поразился: «А кто это делал?» — «Заключенные». — «Слушай, это же художники потрясающие!» А он показывает на одну из икон и говорит: «Да. Но вот этот потрясающий художник убил человека. Там, в одиночестве, у них проявляется много нереализованных талантов…» С той тетрадью — похожий случай. Написано все было фантастическим стилем, очень точно, эмоционально. Все про меня и для меня. Я поразился — человек сумел выразить словами чувство, можно сказать, совершил невозможное. Ну как объяснить, что такое любовь? А вот этой женщине удалось. И вот я впервые в жизни написал ответ: «Спасибо, очень красиво и чувственно написано». Что-то такое… Отослал и вскоре забыл об этом.
С Михаилом Кононовым в фильме «Большая перемена». 1973 г.
Прошло много времени. Как-то раз выхожу после спектакля, стоит женщина, волосы безобразно покрашены — белый цвет переходит в рыжину. И вот она говорит: «Здрасьте. Я вам писала письмо, такая большая тетрадь, помните?» Я стал ее о чем-то расспрашивать, она улыбнулась, и я увидел золотые фиксы… Потом я куда-то шел, она меня провожала, о чем-то мы разговаривали. И вот она стала приходить в театр каждый вечер. А у меня была девушка, и после спектаклей мы часто гуляли. Поклоннице, которая все пыталась снова со мной заговорить, пришлось сказать: «Вы меня извините, пожалуйста, я сейчас не могу». Потом, видно, ей надоело, что общения не получается, и она пропала. Но как-то я шел со своей девушкой по Тверской и вдруг слышу сзади: «Ну ты, Збруев! Идешь с какой-то сукой…» И все в таком духе… Я повернулся — она. Непостижимым было несоответствие того ее письма и этих оскорблений, ее внешнего вида, жутких рыжих волос… Я не выдержал, подошел, за руку взял резко: «Ну ты…» — и дальше пошло нецензурное… В общем, ответил на ее языке. И она поняла. Больше не преследовала меня. А ведь это во мне заговорило мое блатное арбатское детство. Прошлое от нас никуда не уходит, мы из него сотканы…